Функции бубна в культуре камчатских коряков XX - начала XXI вв

Функции бубна в культуре камчатских коряков XX - начала XXI вв

В настоящее время на Камчатке национальные ансамбли песни и танца пользуются большой популярностью. Развитие этно-туризма, искренний интерес гостей и жителей полуострова к камчатской экзотике поддерживают сценическое исполнение корякских мелодий и танцев. Под звуки бубна на сцене звучат корякские родовые мелодии, их исполняют не только люди старшего и среднего возраста, но и молодёжь.

В начале XX в. в среде кочевых и оседлых коряков магическая функция бубна была доминирующей. Человека, играющего на бубне, по-корякски называли ауауылг'ын. В корякско-русском словаре дан только один перевод данной лексемы: 'шаман' [10, с. 12]. Исследователь корякского языка С. Н. Стебницкий, анализируя этимологию данного слова, определил значение непроизводной основы ауау как 'верховное существо': «В алюторском, карагинском и паланском диалектах для обозначения верховного существа употреблялся термин ан'ан', от основы которого производятся слова: ан'ан'йак 'поманить', 'петь'; ан'ан'ылъын 'шаман', которое этимологизируется как 'причастный верховному существу'» [15, с. 182; в цитатах написание корякских слов соответствует принятым в источниках]. В близкородственной чукотской культуре человек с бубном также воспринимался как посредник между миром людей и миром духов. По-чукотски шаман - эн'эн'ыльын [23, с. 157]. В. Г. Тан-Богораз отмечал многозначность чукотского слова эн'эн' - дух, прилетающий на зов шамана, поэтому «шаман называется е^е^ь1ьп('имеющий духов'). Слово еуеу означает также всякого рода лечебные средства, включая порошки, пилюли, получаемые от врачей.

Для цитирования: Голованева Т. А. Функции бубна в культуре камчатских коряков XX -начала XXI вв. // Известия Восточного института. 2018. № 3. С. 95-102. doi: СхЛш. 0^/10.24866/2542-1611/2018-3/95-102

Христианский бог тоже называется еуеу, также кресты, иконы и проч.» [5, с. 18, 19]. В чукотско-русском словаре 1957 г. слово эн'эн' представлено, но не переведено, значение лексемы объясняется через отсылку к слову инэнмэлевичгын 'лекарство' [23, с. 43].

В начале XX в. игра на бубне в корякской культуре была неотделима от сакральных ритуалов и шаманской практики, в том числе и целительской. Шведский путешественник Стен Бергман во время камчатской экспедиции 1920-1922 гг. отметил непоколебимую веру коряков в магические функции бубна: «Коряки являются язычниками. Они верят в хороших и плохих духов и являются приверженцами шаманизма, т. е. искусства с помощью духов изменять ход событий. Для этого самым важным их инструментом является магический барабан. Таковой имеется в каждой юрте. Во время праздника, или когда предстоит лечить больного, или когда должно произойти событие, имеющее важное значение, надевают шаманскую одежду и начинают бить в этот барабан, чтобы вызвать духов» [4, с. 139]. С. Н. Стебницкий, приехав в 1927 г. работать учителем в корякский посёлок Кичига, поражался тому, насколько у коряков была сильна вера в потусторонних существ. Никакие рациональные объяснения приезжего учителя не могли переубедить его учеников, которые «своими глазами» видели злых духов. В ответ на сомнения учителя ребята приводили неопровержимые доводы: «Ты не знаешь! Ты только что приехал, как ты можешь знать, что у нас есть? Может быть, у вас, у русских, нет нинвитов (злых духов - Т. Г.), а у нас есть. Это правда. Спроси, у кого хочешь. А я и сам видел...» [16, с. 51].

Общение с духами происходило в процессе шаманского ритуала, который сопровождался звучанием бубна. В конце 1920-х гг. музыковед В. Стешенко-Куфтина, занимаясь изучением музыкальных традиций дальневосточных народов, провела ряд полевых исследований, в том числе и среди коряков. Она отметила важную роль звучания бубна для достижения особого психологического состояния: «Всякий раз шаман начинает свое действие с полузакрытыми глазами, глубоко погруженный вниманием в чуть слышный гул бубна <...>. Мерно отбиваемый ритм собирает и сосредотачивает окружающих. <...> Учащенный грохот бубна и звон погремушек шаманского облачения создают жуткий фон для исступленного пения в процессе проведения магического ритуала» [17, с. 100-102]. Проведение ритуала шаманского камлания требовало соблюдения определенных предписаний. С. Н. Стебницкий в 1927 г., будучи свидетелем корякских ритуальных танцев под звуки бубна, отметил необходимость полной темноты для совершения ритуального действа: «Вечером начинается шаманство. Тушатся все огни в яранге, тщательно затыкают морской травой дымовую дыру и подтыкают входную шкуру. <... > На середину выходит кто-нибудь с бубном, начинается пляска» [15, с. 57]. В традиционной чукотско-корякской культуре ритмы бубна объединяли мир людей, животных, потусторонних существ. Шаманы, отвечая на вопросы В. Г. Тана-Богораза о том, как выглядят прилетающие на зов бубна духи, сравнивали их со зверями: «Шаманские "духи" - маленькие, они боятся незнакомых вещей и вообще всего окружающего. Они бездомны, живут по-звериному. <...> Прилетают они только в темноте» [5, с. 19]. Коряки были убеждены, что звучание бубна нравилось животным, поэтому во время совершения обрядовых празднеств играли на бубне для убитого кита [20, с. 23], нерпы [7, с. 136; 2, с. 39], тюленей, росомахи [20, с. 47], также считалось, что звук бубна успокаивал важенок [7, с. 139], «веселил оленят» [20, с. 27].

Обучение игре на бубне предполагало не столько освоение техники игры, сколько достижение шаманского вдохновения [5, с. 113; 15, с. 190]. При этом бубен служил не только ударным инструментом, задающим ритм и создающим особый звуковой фон, но и резонатором голоса. В. Г. Тан-Богораз подробно описал своё восприятие голоса чукотской шаманки в момент совершения ею ритуала общения с духами: «Тылювия пользовалась бубном как резонатором, то держа его перед самым ртом, то отводя его вверх и вниз отклоняя под самыми различными углами. <...> Благодаря акустическим свойствам полога звук голоса Тылювии совершенно утратил локализацию, и мы перестали его связывать с тем определённым местом на левой стороне, где сидела шаманка» [19, с. 520]. Несмотря на то, что конструкция корякского бубна не предполагала наличия резонаторных щелей [21, с. 113], камлающим удавалось создать иллюзию удаления/приближения звука. Подобные впечатления от звука шаманского голоса в сочетании с бубном испытал на себе С. Н. Стебницкий.

Борьба с шаманами началась в царское время. Служители христианской церкви считали своим долгом искоренять проявления традиционной веры у туземных народов: «Миссионеры имели формальное право лишать шаманов их профессии, отбирать у них все принадлежности культа и обязывать их подпиской о "добровольном желании" прекратить навсегда шаманство» [18, с. 129]. Местные жители камчатских посёлков сожалели: «из-за попов много хороших людей пропадало. Поп как услышит, что в бубен бьют, сейчас же явится и начнёт ругать. А когда шаман поёт или даже простой человек начинает шаманить, его надо оставить в покое. Если в то время войдёшь и скажешь "Мэй!" ("Здравствуй!"), человек может сразу упасть мёртвым» [15, с. 203]. После установления советской власти, к началу 1930-х гг., борьба с традиционными верованиями и шаманизмом стала бескомпромиссной: шаманы воспринимались как пособники старого режима. В программной статье И. М. Суслова «Шаманство и борьба с ним» (1931 г. изд.) выражена официальная позиция власти по отношению к феномену шаманизма: «Верным союзником туземного кулачества и родовой знати являются шаманы, защищающие их интересы. <... > Поэтому борьба с шаманством должна стать одним из участков классовой борьбы на Севере» [18, с. 90]. Семейный шаманизм, хотя и отделялся от профессионального, в той же степени считался недопустимым: «Известный семейный шаманизм у оленных чукоч, когда старший в семье исполняет шаманские религиозные обряды, не может относиться, конечно, к категории профессионального шаманства; но мы нисколько не сомневаемся в том, что в числе "семейных" шаманов существуют такие, которые извлекают различные материальные выгоды как для себя, так и для кулацкого эксплоататорско-го класса» [18 с. 90, 100; сохранена орфография источника - Г. Т.]. Такая категоричная трактовка могла поставить под подозрение в шаманизме любого взявшего в руки бубен. В ходе борьбы с шаманизмом планировалось «вытеснить окончательно шаманский бубен» [18, с. 151]. По замыслу агитаторов, борьба с шаманизмом должна была вестись изнутри. В стране был создан «Союз воинствующих безбожников СССР», который, помимо прочего, призывал национальную молодёжь вести непримиримую борьбу с традиционными верованиями: «В отношении шаманов <...> будущие северные ячейки союза воинствующих безбожников должны поставить себе задачей, беспощадно разоблачать их антисоветскую контрреволюционную работу, которую они ведут, прикрываясь шаманством и опираясь на него, и тем самым помочь советской власти поступить с ними, как с врагами революции» [18, с. 136]. Агитаторская работа просветителей имела успех у молодежи. Борьба с шаманизмом отразилась в песне камчатских курсантов совпартшколы 1932 г. села Каменское: «На мелодию боевой "Варшавянки" был сложен корякский текст: Колхозы у нас образовались / Наша жизнь по-новому идёт. / Всех кулаков сбросили, / Шаманов всех выгоним» [22, с. 110]. Гул бубна невозможно скрыть, поэтому он сразу привлекал к себе внимание политически активных граждан, настроенных на искоренение классовых врагов. Каждый, кто с помощью бубна начинал ритуал общения с духами, мгновенно обнаруживал себя, поэтому 1930-е гг. - это время вынужденного забвения бубна. Репрессивная политика оборвала традицию шаманских камланий среди коряков. По наблюдениям И. С. Гурвича и К. Г. Кузакова, к началу 1960-х гг. шаманская практика среди коряков уже не являлась распространённым явлением: «Отмирает шаманство, и забываются связанные с ним примитивные представления о злых духах и возможности их умилостивления. <....> Следует отметить, что бубен превратился за последние десятилетия у коряков в музыкальный инструмент» [6, с. 172, 294]. К началу 1960-х гг. происходит десакрализация функциональной роли бубна не только в корякской культуре. В историко-этнографическом атласе Сибири (1961 г. изд.) в статье «Шаманские бубны» Е. Д. Прокофьева подчёркивает, что к середине XX в. «Шаманство исчезает, а с ним и все его атрибуты. Бубен кое-где сохранился как музыкальный инструмент» [14, с. 435].

В начале 1950-х гг. бубен ещё не воспринимался как собственно музыкальный инструмент. Корякская журналистка Екатерина Ивановна Дедык, уроженка с. Воямполка Тигильского района, 1932 г. р., получившая образование в Ленинградском государственном педагогическом институте им. А. И. Герцена (1950-1958), в нашей беседе вспоминала, что в знаменитом ансамбле Т. Ф. Петровой-Бытовой «Северное сияние» корякские национальные танцы исполнялись без инструментального аккомпанемента: «Я начала танцевать в ансамбле «Северное сияние» в 8-м классе. Это 1950 й год. Бубнов никаких не было. Ну, напевали так, пели и просто так танцевали. Напевали мелодии наших бабушек. Каждый, кто мог, начал вспоминать. Бубен тогда был запрещённый инструмент. Потом, когда я уже приехала из Ленинграда обратно в Палану в 1958-м году понемножку начали приносить бубны на самодеятельные выступления. Вот кто-нибудь приезжает из района со своим бубном маленьким. Очень так потихонечку. Не очень много. Но бубен уже зазвучал». (Зап. автором 7 мая 2006 г. в пос. Палана Тигильского р-на Камчатского края.)

В середине 1960-х гг. в СССР одним из приоритетных направлений организации досуга населения становится поддержка национального искусства. Всесоюзные конкурсы самодеятельности вывели самобытную национальную культуру на сцену. В статье камчатского балетмейстера Г. Подкаменной отмечено, что «Областной смотр сельской художественной самодеятельности, проходивший в рамках Всесоюзного в 1964 г., охватил все районы области» [12, с. 43]. Многоуровневые конкурсы творческих коллективов способствовали появлению большого количества национальных ансамблей, о чём со ссылкой на номера газеты «Корякский коммунист» от 31 мая и 12 июля 1967 г. пишет В. В. Антропова: «Развитию сельской художественной самодеятельности немало содействуют ежегодные смотры. В 1967 г. в районных смотрах Корякского национального округа приняло участие 1453, в областном - 274, в зональном (в г. Хабаровске) - 87 человек» [1, с. 210]. Возрождение национальных традиций в сценическом исполнении связано также и с появлением местных специалистов в сфере культуры. В конце 1950-х - начале 1960-х гг. на Камчатку возвращаются молодые люди коренных национальностей, получившие образование в крупных городах СССР, - первая местная интеллигенция Камчатки. Их выступления в составе агитационных бригад пользовались у коренного населения большой популярностью. Камчатские поэты В. Косыгин и Г. Поротов, объехавшие многие посёлки полуострова, с гордостью писали, что: «вся программа концерта агитбригады была построена на местном материале. Это песни и сказки Камчатки, пляски и мелодии старины, новые современные песни, стихи о людях тундры» [22, с. 44]. Бубен открыто зазвучал среди бела дня на передвижных сценах агитбригад, сельских и районных ДК. Помимо слова ауауылг'ын, которым коряки определяли человека играющего на бубне, востребованным становится слово яяйытколг'ын 'бьющий в бубен' [10, с. 114], производное от яяй 'бубен'. В значении лексемы яяйытколг'ын нет отсылки к потустороннему существу, первоначальному адресату призывов бубна. Внимание перемещается непосредственно на сам инструмент. Под его аккомпанемент начинают исполнять национальные танцы, уже не связанные с шаманской практикой или промысловыми обрядами. Артисты знаменитого корякского ансамбля «Мэнго» (под рук. А. В. Гиля с 1965 по 1987 гг.) вынесли корякский бубен на сцены Западной Европы. Один из номеров ансамбля так и назывался «Камлание (танец шамана)» [8]. По полевым наблюдениям музыковеда Ю. И. Шейкина (экспедиция 1989 г.), именно под влиянием ансамбля «Мэнго», состав которого был смешанным (ительмено-корякским), бубен как музыкальный инструмент становится популярным среди ительменов. К концу 1980-х гг. бубен у ительменов «приобрёл значение эталонирующего инструмента и сменил традиционные инструменты - погремушку и трещотку» [24, с. 75].

Бубен активно начинают использовать во время традиционных корякских праздников, воссозданных в новых условиях. Особенности проведения корякских промысловых обрядов в советское время отражены в работах этнографа В. Н. Малюковича, по наблюдению которого песни и танцы под звуки бубна, хотя и изменили свои первоначальные ритуальные функции, тем не менее остались обязательным элементом корякских национальных праздников [11, с. 16, 19, 21]. С 2006 г. сотрудники Камчатского центра народного творчества регулярно выпускают методические рекомендации и сценарии проведения обрядовых праздников коренных народов Камчатки, где аккомпанемент бубна представлен как обязательный элемент представления [3, с. 14; 9, с. 14; 13, с. 29]. (Брошюры адресованы работникам районных ДК Камчатского края.)

В традиционной культуре коряков звучание бубна предвещало встречу с духами. Общение с ними при помощи бубна совершалось в темноте и представляло собой сакральное действо. В период с 1930-х по 1960-е гг. произошла кардинальная смена функций шаманского атрибута. В 1960-е гг. выступления национальных ансамблей под аккомпанемент бубна становятся распространённым явлением на полуострове, в результате бубен начинает восприниматься как музыкальный инструмент, не связанный с семейным шаманизмом и обрядовой практикой коряков. В начале XXI в. в условиях утраты корякского языка и национального повествовательного фольклора музыкально-хореографическое искусство позволяет потомкам аборигенных этносов Камчатки выразить этническую идентичность, поэтому бубен приобретает всё большую популярность. Выступления национальных коллективов пользуются успехом у многочисленных туристов полуострова, в итоге бубен становится не только музыкальным инструментом, но и символом этнической культуры коренных народов Камчатки.

Источник