УНЕСЁННАЯ НА РУКАХ (Чукотская легенда)

УНЕСЁННАЯ НА РУКАХ (Чукотская легенда)

Романенко А.С.

Омск, Омский Государственный Университет им. Ф.М. Достоевского


Чукотская культура кому-то может казаться однообразной, лишенной ярких, цветастых расцветок, «замороженной». Эта ошибочность возникает даже в силу одного только географического фактора. Но даже поверхностного знакомства с культурой достаточно для очевидности таких заблуждений. Чукотский фольклор поражает своим разнообразием жанров и колоритностью образов. При этом существует четкая дифференциация между историческими преданиями о военных столкновениях с соседями, шаманскими легендами, героическо-фантастическими сказками, «животными» сказками, мифами творения [4, с. 116]. Для последних в чукотском языке существует специальное словосочетание – тоттомваткэн пынылтэ – «начала творения вести» - мифические предания [8, с. 16]. Внимание же привлекло одно чукотское мифическое предание «Игрушечный народ». Записано оно было в 1948 году со слов 62-хлетнего жителя селения Уэлен чукотского района Уватагына Скориком П.Я. Он же перевел и опубликовал его в сборнике «Сказки и мифы народов Чукотки и Камчатки» [8].
Часто в чукотском фольклоре различают две формы повествования – пыныл (миф, легенда) и лымныл (сказка). Сказка – это не бытописание, это поэтическая фикция, которая никогда не выдается за действительность, но содержит в себе её элементы. Миф есть рассказ сакрального порядка [5, с. 149]. Но соотношение пыныл и лымныл с мифами и сказками весьма условное. Главное различие идет по линии сакральность – несакральность и строгая достоверность – нестрогая достоверность, а структурных различий может не быть вовсе [5, с. 262].
Вполне бытовое начало сказки, когда одну мэмэрэнэнскую девушку, отказавшуюся выходить замуж за старого богача-оленевода, рассерженный отец выгоняет из дома. Ночью, пока все спят, она собирается уходить и берет с собой их мешочков оленьи зубы, мышиные шкурки, китовые косточки и ус, игрушки: разные нерпичьи, моржовые зубы, косточки. Девушка забирает с собой также копье, гарпун, весло отца. Через какое-то время она приходит в землю Утен и поселяется там. Из нерпичьих и моржовых зубов, китовых косточек и уса за ночь она создает нерп, моржей и китов. Из камня и дерна она строит большие землянки, а из двух камней, подобранных на берегу, создает «хороших людей» - береговых. Из мышиных шкурок она шьет им одежду: кухлянки, штаны, керкеры, торбаза.
После она отправляется в тундру к Ээт-реке и из множества белых, черных, пестрых камней создает оленей. Девушка делает жилье из кустарника, покрывает его травой и из других камней создает мужчину и женщину – оленных. За ночь она становится старушкой, поскольку «такую работу сделала, сколько сил потратила!» [8, с. 214]. Созданные ею люди называют ее бабушкой. Та со всеми бытовыми подробностями обучает их охоте на морских животных, выпасу оленей, приготовлению пищи.
Вскоре к этой женщине приезжает ее отец. Она специально для него забивает жирного оленя, подает лучшее угощение: мозги, оленину, рыбу. Но после, вспомнив давнюю обиду, приказывает своему отцу «состариться». Его умерщвляют удушением и на оленях отвозят в тундру. В этом нет ничего необычного. Для чукчей добровольная смерть через удушение нормальна и широко распространена. Ей даже отдается большее предпочтение, поскольку естественная смерть «лишена чести» и «позволительна лишь бабам» [7, с. 188]. В зависимости от причины смерти увирит (душа, жизненная сила) попадает либо на небо к верхнему народу, либо в подземную вселенную к нижнему народу. Считалось, что «лучшие места для обитания отдаются людям, умершим добровольной смертью: “Они живут в красном пламени северного сияния и проводят время за игрой в мяч…”» [1, с. 108].
Мэмэрэнэнская непослушная дочь с досадой и местью говорит отцу: «Почему, отцом будучи, на беду меня послал? Ты не захотел меня выслушать. А теперь я тебе говорю: “Состарься!”. Говорю тебе: “ Умри!”» [8, с. 216]. Но в предложении добровольной смерти проявляется и ее дочерняя почтительность, характерная для чукчей, ее благородство, ее прощение: “Если бы я умерла, ты бы, отец, от горя состарился [умер бы своей смертью – А.Р.]. Теперь же ты хорошо умрешь” [8, с. 216]. Более того, она хоронит своего отца, который был береговым, как оленного, тем самым, повышая его статус. Поскольку считалось, что после смерти человек продолжает жить, занимается теми же делами, что и при жизни [2, с. 203], то через такое захоронение статус отца в загробной жизни значительно повышался, поскольку и при жизни занятие оленеводством было, говоря языком современности, престижнее занятия морским промыслом [3, с. 85]. По традиции кочевые чукчи увозили труп на нартах, запряженных оленями (у береговых – собаками). Затем оленей (собак) выпрягали и закалывали, потом снова надевали на них упряжь. Распорядитель похорон, сидя на нартах, сильно держал вожжами, погонял убитых оленей кнутом – отправлялся с покойником в страну мертвых. Когда олени (собаки) после агонии переставали дергаться, распорядитель объявлял о том, что доехали до края земли мертвых. Здесь с убитых животных снимали упряжь. Труп поднимали с нарт и укладывали внутрь «погребальной ограды» головой к северу. Оленей (собак) обдирали, и мясо резали на мелкие кусочки, кости ног разбивали [2, с. 206].
Завершается предание тем, что старушка просит о своей смерти. Как и полагается по чукотскому обычаю готовится много еды, приглашаются гости: “Ох, состарилась я! Хорошо вас всех – береговых и кочевников сделала. Cовсем состарилась. Давайте, мною созданные, как следует поедим: оленину, моржатину, нерпу. Все – мужчины, женщины – все пусть едят, вместе давайте есть. А теперь ремень приготовьте.” [8, с. 217]. С помощью ремня бабушку тоже вполне обыденным образом умерщвляют удушением. Совершается обычный похоронный обряд, но лишь одна деталь во всей этой похоронной процессии выдаёт ее особое, мифологическое значение. Создающую не увозят на собаках, как было бы, если бы она была береговой; не увозят на оленях, как было бы, если бы она была кочевой, - ее несут на руках: «“Пусть меня береговые мужчины отнесут в тундру! И кочующие пусть отнесут меня в тундру!” Понесли мужчины: не на собаках, не на оленях – на своих руках понесли.» [8, с. 217].
При всей схожести, обычности этих двух смертей, присутствующих в мифическом предании; при всей одинаковости и обыденности похоронного сценария, смерть Унесенной на руках обретает сакральность. Через ее смерть переданы значимость всего творения, значимость Создающей, нить, связывающая ее с созданными ею людьми.
Невольно возникают пугающие домыслы и догадки, хочется найти им подтверждение, но предание вновь возвращается к бытовому. Далее, уже абсолютно нейтрально оно констатирует: «И сейчас это селение Утен есть… Дальше на север от Миткулина. игрушечный народ утенинский стал большим племенем. Некоторые утенинцы в разные стороны разъехались: к кочующим, к другим береговым. А в Утене и сейчас есть потомки игрушечного народа. Вот Ненек – потомок игрушечного народа. В селении Миткулин семья Эттурги живет. У них мать тоже утенинская, потомок игрушечного народа. Да и много других еще есть. Всё.» [8, с. 217]. Да, всё, но остается ощущение какой-то недосказанности, ощущение многоточия…

https://www.indigenous.ru/modules.php?name=Content&pa=showpage&pid=105