Страшный шаман

Путевые очерки В.Я. Шишкова По Чуйскому тракту

От Муюты до Шебалиной 19 верст. Мой ямщик, сам хозяин, лет 40, рожден от смешанного брака—русской и теленгита.Задняя тройка все отстает. Хозяин, придерживая первую тройку, кричит работнику:— У тебя пристяжка не везет, ты ее дери! Ишь, коренник упарился…Тот ухмыляется. Его скуластое лицо очень добродушное.Он крещеный калмык. Имя ему—Тит.Опять трогаемся. Тит вновь отстает. Хозяин кричит!— Дери!— Деру… Не лезет… —откликается Тит.Мы с ямщиком улыбаемся. Да как и не улыбаться; вдруг Тит,—а лицо медно-красное, нос плющаткой, глаза раскосые, щелочками и по-русски говорит плохо. Какой же это Тит?Ямщик мой говорит. Толкует о том о сем. Колокольчики звенят, шаркунцы брякают. Останавливаем лошадей, подвязываем колокольчики, чтоб не мешали.— Камы теперь в щели убрались, по речкам живут, боятся, — говорит ямщик.—Вот недалеко отсюда живут два кама. Одного Мамыром звать, его в Томск возили для показу, а вот другой… О! Тот страшный кам: все узнать может или человека съесть…— То есть как съесть? Разве он людоед?— Пошто? Он так изведет, просто человек чахнуть начнет и пропадет, подохнет.— И часто он съедает?— Пошто? Никогда не съедает. Он старик справедливый. Вот только раз с ним и было… Тогда, действительно…— Ну-ка, расскажи, брат.— Лет с 30 тому назад это было. Я мальчонкой тогда был. И кам этот молодой был еще. Вот, значит, окрестили его.— Зачем же он крестился?— А видишь ли, его батька-то с кем-то подрался пьяный, да в драке-то голову прошиб другому, вот его и засудили в тюрьму. А орда тюрьмы знаешь как боится? Ужасти. Ему и говорят, ежели окрестишься с семьей, тогда простим. Ну, он и решил, значит. Вот, значит, так кам и окрестился.Потом слух пошел, что он камлать продолжает. А в-то время священник строгий был в Муюте. Надо, говорит, его проучить. Заманили его, значит, кама, в деревню, силом притащили. А как вытащили на обрыв, на горку, он им и говорит: «Мне только вас жалко, а то обернулся бы медведем и улетел бы». Ну, ладно. Привели его в Муюту, а уж вечер. Он и говорит попу: «Батюшка, ты меня бить не вели. Это же верно. Ну, только что я камлаю, не могу бросить, а то меня шайтан давит, мне тяжело. Я грешный, ну, я за это сам и отвечу. А бить меня не приказывай». Однако его стали бить.— Кто? Русские?— Русские. А инородцы жалели. Русский злой, зверь. Инородец жалостливый. Повели его по улице. Велели в бубен бить. Потом опять лупить начали… «За что меня бьете? Кому я худо какое сделал?» Заплакал. Мы тоже, которые инородцы, заплакали.Помолчал ямщик Лошади шли в гору шагом.— Потом как загрозился. Говорит мужикам: «Вот и году не пройдет, У одного из вас отелится корова, а теленок,. пестренький, пропадет. Тогда вспомните меня». Ушел кам. И верно. Как сказал, так все и случилось. Родился теленок, пропал. А кам две семьи съел, которые били. Так один за другим и стали валиться. Обе семьи вымерли, с детьми и стариками. Начисто. А третий мужик, из третьей семьи, был догадливый, хитрый. Купил четверть водки и пошел к каму с повинной. Просил его. На земской-то, может, видел мужика? Ну так это он самый.— Что ж, он и теперь камлает?— Камлает. Ему нельзя без этого. Его тогда шайтаны задушат. Их много. Они работы себе требуют. Этот кам самый настоящий, страшный. Его весь Алтай боится. А зла он никому не делает. Все узнает. Болезнь прогоняет.Ямщик вытащил из-за голенища длинную монгольскую трубку, закурил.— И вот с тех пор, уж сколько лет прошло, как кому умереть в Муюте, ночью по улице одной, по переулку бубен стучит. Так и идет, сам собой трякает, бубенцы звенят, а бубен: ту-ту-ту! Ту-ту-ту! Грохочет, а никого нет. Просто страх. Потом тише, тише, так в горы и уйдет. Опять крикнул Титу:— Дери пристяжку-то!— Деру, не лезет.
— Ну, выпряги ее да привяжи сзади.