Преставления о душе у древних племен

Дух, или призрак, являющийся спящему или духовидцу, имеет вид тени, и, таким образом, последнее слово вошло в упот­ребление для выражения души. Так, у тасманийцев одно и то же слово обозначает дух и тень. Индейцы алгонкинс­кого племени называют душу отахчук», что значит «его тень». На языке киче слово «натуб» значит и «тень» и «душа». Аравакское «уэха» значит «тень», «душа» и «образ». Абипоны употребляют слово «лоакаль» для тени, души, от­клика и образа. Зулусы не только употребляют слово «тунзи» как «тень», «дух» и «душа», но думают, что при смерти тень человека покидает известным образом его тело, что­бы стать домашним духом. Басуго не только называют душу, остающуюся после смерти, «серити», или тенью, но ду­мают, что, когда человек ходит по берегу реки, крокодил
может схватить его тень в воде и втянуть его таким обра­зом в воду. В Старом Калабаре существует такое же отож­дествление духа с «укпон», или «тенью», потеря которой гибельна для человека. Таким образом, у примитивных обществ встречаются не только типы тех общеизвестных античных выражений skia, или umbra, но также и следы основной мысли рассказов о людях, потерявших свою тень,
и теперь еще распространенных у народов Европы и изве­стных современным читателям из рассказа Шамиссо «Пе­тер Шлемиль».

В понятие о душе, или духе, вкладываются атрибуты и других жизненных проявлений. Так, караибы, связывая пульсацию сердца с духовными существами и признавая, что душа человека, предназначенная для будущей небес­ной жизни, живет в сердце, вполне логично употребляют одно и то же слово для обозначения «души, жизни и сер­дца». Тонганцы полагали, что душа распространена во всем теле, но, главным образом, заключена в сердце. В одном случае туземцы говорили европейцу, что человек, похо­роненный несколько месяцев тому назад, все еще остает­ся живым. «Один из них, стараясь сделать для меня понят­ным смысл своих слов, взял мою руку и, сжимая ее, сказал: "Это умрет, но жизнь, которая в вас, никогда не умрет" — и показал другой рукой на мое сердце». Басуто говорят про умершего человека, что «его сердце ушло», а про выздоравливающего от болезни — что «его сердце вер­нулось». Это соответствует обыкновенным в Старом Свете взглядам на сердце как на главный двигатель жизни, мысли и страсти.

Связь между душой и кровью, признаваемая каренами и папуасами, ярко выражена в еврейской и арабской философии. Для бразованных современников покажется очень странным верование гвианских индейцев племени макузи, что хотя тело умирает, «человек в наших глазах не умирает, а странствует около». Впрочем, связь между жизнью человека и зрачком глаза известна европейскому простонародью, которое не без основания видит признак колдовства или приближающейся смерти в исчезновении
зрачкового образа в помутившемся глазу больного.

Акт дыхания, столь характерный для высших живот­ных при жизни, прекращение которого совпадает с пре­кращением этой последней, много раз, и весьма естествен­но, отождествлялся с самой жизнью или душой. Лаура Бриджмэн показала свойственным ей поучительным об­разом аналогию между результатами ограниченности чувств органов и ограниченного цивилизацией умственного раз­вития, когда однажды, как бы вынимая что-то изо рта, она сказала: «Мне снилось, что бог взял мое дыхание на
небо».

Западные австралийцы употребляют одно и то же слово «вауг» как «дыхание, дух и душа», а на языке нетела в Калифорнии «пиутс» значит: «жизнь, дыхание, душа». Некоторые гренландцы признают в человеке две души, именно его тень и его дыхание. Малайцы говорят, что душа умирающего человека выходит через его ноздри, а яван­цы употребляют одно и то же слово «науа» для обозначе­ния «дыхания, жизни и души».

Каким образом понятия о жизни, сердце, дыхании и призраке сливаются в одном понятии о душе, или духе, и вместе с тем, как неопределенны и темны такие понятия у примитивных обществ, ясно видно из ответов туземцев Никарагуа на вопросы об их религии в 1528 г.: «Когда люди умирают, из их рта выходит нечто похожее на чело­века. Это существо отправляется к месту, где находятся
мужчины и женщины. Оно похоже на человека, но не умирает, а тело остается на земле». Вопрос: «Сохраняют ли те, которые отходят туда, то же тело, то же лицо, те же члены, как и здесь, на земле?» Ответ: «Нет, туда идет только сердце». Вопрос: «Но когда человеку вырезают сер­дце при жертвоприношении пленных, что тогда случает­ся?» Ответ: «Уходит не самое сердце, но то, что в теле дает людям жизнь, и это покидает тело, когда человек умирает». В других ответах указывается, что «не сердце под­нимается вверх, а то, что заставляет людей жить, т. е. ды­хание, выходящее изо рта».

У семинолов Флориды, когда женщина умирала в родах, ребенка держали перед ее лицом, чтобы он мог принять в себя ее улетающую душу и приобрести таким образом силу и мудрость для предстоящей ему жизни.

Известны также примеры множественности душ. Пле­мя дакота говорит, что у человека четыре души: одна остается в теле, другая — в его селении, третья отлетает в воздух и четвертая - в страну духов. Карены различают «ла», «кела», которые могут быть определены как личные жизненные духи, и «тхах», представляющее ответствен­ную нравственную душу. Учетверение души у кондов зак­лючается в следующем: первая душа переходит в блажен­ное состояние и возвращается к Бура, великому божеству; вторая остается среди племени кондов на земле и возрож­дается из поколения в поколение, так что при рождении каждого ребенка жрец спрашивает, который из членов племени вернулся на землю; третья душа отправляется в потустороннее странствование, оставляя тело в безжизненном состоянии, и эта-то душа может переходить на время в тигра и в наказание испытывать различные стра­дания после смерти; четвертая душа умирает вместе с рас­падом тела.

Древняя анимистическая теория жизни, рассматри­вающая проявления ее как действие души, объясняет мно­гие из физических и умственных состояний теорией отлетания всей души или некоторых из составляющих ее духов. Эта теория занимает очень значительное и прочное место ö биологии диких народов. Южные австралийцы говорят о человеке, находящемся в бесчувственном или бессознательном состоянии, что он «вильямарраба», т. е. «он без души». Мы слышим у алгонкинских индейцев в Северной Америке, что болезнь происходит оттого, что «тень» боль­ного отделена от его тела и что выздоравливающий не должен подвергать себя опасностям, прежде чем эта тень не утвердилась в нем прочно. Во всех случаях, где мы го­ворим, что человек был болен и выздоровел, они говорят, что «он умер и вернулся». Другое верование у тех же австралийцев объясняет состояние людей, лежащих в ле­таргии: «Их души отправились к берегам реки смерти, но не были там приняты и вернулись, чтобы снова оживить тело».

Туземцы Фиджи говорят, что, если кто-нибудь умрет или упадет в обморок, его душа может вернуться на зов.
Иногда там можно видеть смешную сцену, когда рослый мужчина лежит врастяжку и громко кричит, для того что­бы возвратить свою душу. По понятиям негров северной Гвинеи, умопомешательство происходит оттого, что боль­ные преждевременно покинуты своей душой, причем ее отсутствие во время сна бывает только временным. Вот почему в разных странах возвращение потерянных душ со­
ставляет обычную практику колдунов и жрецов. Индейцы салиш на реке Орегоне смотрят на дух как на нечто отличное от жизненного начала и способное покидать тело на короткое время помимо сознания больного. Для избе­жания гибельных последствий дух должен, однако, вер­нуться как можно скорее. Поэтому шаман торжествен­ным образом возвращает его через голову пациента.